«Неделю Асклепия нет среди нас. Расследование окончено, дело закрыто. Инспектор получил строгий выговор за не озвученные вовремя изменения в правилах пересечения пространства-времени и был переведён на своё предыдущее место работы, надзирать за недрами. Говорят, там мрачно и невесело. Странно, я ещё могу сочувствовать ему. Каково понимать, что из-за твоей оплошности больше нет человека?
Геф во всём обвиняет себя. Когда мы осознали случившееся, он сказал, что должен был увидеть раньше, что что-то неправильно. Хотя бы за несколько долей секунды, и, возможно, функция отмены сработала бы. Как он мог увидеть это раньше, даже при его невероятном чувстве механизмов? Он сильно осунулся. Работает один, молчит и, кажется, не ест.
Телесфор, как и Асклепий, был отозван домой, но после несчастного случая база запретила обратные порты до снятия новых мер безопасности, и Телесфор пока здесь. Сидит в лаборатории, что-то пишет, зачёркивает и снова пишет. Или он ещё не понял, что воскрешать некого – ведь не осталось ни тела, ни фрагментов, ни даже нескольких клеток, которые можно бы было клонировать, – или я чего-то недопонимаю.
Аполло… Аполло постепенно угасает, и кажется, что мир становится темнее вместе с ним. Избегаем встречаться глазами. Да и вижу неважно. От слёз, я думаю. Нам очень тяжело…».
* * *
«Заходил Телесфор. Спросил, записала ли я где-нибудь, что Асклепий погиб. Я сказала ему, чтó именно я написала. Это его обнадёжило. Он сказал, что мозг на то и мозг, чтобы решать задачи; что даже в виде атомной пыли Асклепий его друг и что если я хочу помочь, то надо не оплакивать его, а думать. Думать вместе! Мне стало стыдно. Я умылась, и мы пошли к Гефу.
У Гефа сидел начальник базы. Они с Гефом не знают, можно ли что-то исправить, но сходятся во мнении, что инспектор сознательно утаил информацию об ужесточении правил портации. Если это так, сказала я, то у инспектора должны были быть: первое – сведения о том, что опыт удался; второе – уверенность, что Асклепий попытается пронести в наше время готовые материалы; и третье – причина не просто задержать материалы, но уничтожить Асклепия. Меня саму передёрнуло от того, как это прозвучало, но с бывшим инспектором придётся увидеться».
* * *
«Ад. Сущий ад. Сумеречно, депрессивно и вдобавок кто-то (кто бы это мог быть?) привинтил табличку с цитатой из Данте над входом. Отвратительный юмор. Но бывший инспектор, судя по всему, чувствует себя как дома. И всё время пытается лгать. Сначала убеждал меня в том, что вспышка во время портации уничтожила сущность Асклепия полностью, и аппараты не улавливают его присутствия. Когда я напомнила ему о законе Ломоносова-Лавуазье, принялся горько вздыхать и говорить, что лучше не встречаться «с тем, что осталось от бедного мальчика». Всё равно он меня не узнает, поскольку «жалкие остатки его интеллектуально-психической сущности попали сюда через канал «Лета», и было бы жестоко пытаться изменить их (остатков) более чем безнадёжное состояние». Слушать эту чушь невыносимо, в особенности учитывая тот факт, что канал выбирается осознанно и добровольно, и «Лета» – последнее, чего мог захотеть Асклепий. Я знаю: он выбрал канал «Мнемозина», но встретиться нам не дадут. В своём нынешнем состоянии Асклепий не имеет статуса и находится в ведении сидящего передо мной человека.
Я спросила:
– Почему вы не хотите нам помочь?
Он молча смотрел на меня. Я впервые заметила, что лицо его красиво и выразительно. Столько всего промелькнуло на этом лице… Я думала, он не ответит. Но он ответил:
– Потому, что сделать это – значит, нарушить закон. Вы хотите, чтобы ради вашей симпатии я нарушил закон?
Я возразила:
– Но вы нарушили его, не сообщив нам об изменившихся правилах пересечения.
– Я забыл это сделать. Действительно забыл. – Он улыбнулся. Очень искренне и с сожалением. С профессиональной искренностью и профессиональным сожалением. Так ведут себя служители похоронных компаний из обозримого прошлого. – Однако то, чего хотите вы, является гораздо бóльшим нарушением. Сознательным, с непредсказуемыми последствиями. Как я могу это сделать? Подумайте.
Я думала: «Ты можешь это сделать очень просто, но не сделаешь. Ты любишь отнимать. Это твоё призвание». Ещё я подумала: «Ты, наверное, очень несчастен, несмотря на твою красоту и твои полномочия. Тебя не любят. В этом всё дело». Он встал, я поняла, что беседа окончена, и тоже встала. Я попросила его не провожать меня и пошла к выходу, чувствуя на себе его взгляд. Удивительно ласковый взгляд, и готова поклясться: в нём была надежда. Мне нет дела до его надежды. Как и ему до моей».
* * *
«Рано или поздно я должна была вернуться домой. И вот я дома. Папы нет – он на дежурстве. Сёстры кто где. Дома только мы с Уранией и мама. Я очень люблю оставаться вот так, втроём. Всегда любила. Особенно сейчас, когда это случается редко. Урания – моя сестра-близнец, самая близкая из сестёр, и к тому же коллега; мы изучаем историю с разных сторон¹. А мама – это мама.
Я неожиданно вспомнила: не кто иной, как моя мать проектировала канал перехода сущности из одной энергетической формы в другую с сохранением памяти. Он даже носит её имя – Мнемозина. Несмотря на ранний час, я нашла маму в саду; она подстригала розы. Сестра стояла рядом с ней и держала корзинку. Эти кусты цветут целую вечность. Сколько букетов ни сделай, наутро они снова пригибаются к земле от тяжести цветов. Я села на скамеечку и стала смотреть на них. Мама сказала: «Мы уже заканчиваем, детка. Сейчас будем пить чай». Она поглядела под ноги. Черенки, упавшие в траву, уже дали корни и первые листики. На них блестели капельки росы.
За чаем Урания показала натальную карту Асклепия. Так или иначе, сказала Урания, ему суждено было уйти в тот день. Очень интересный восьмой Дом с выходом в Верхний Зодиак, в Змееносец. Это не добавило мне оптимизма, и я спросила маму, помнит ли она, чтобы аналогичные события поддавались коррекции. Мама подумала и сказала, что прецеденты бывали, однако отдел исторических последовательностей всегда отслеживал и нейтрализовывал их. Как опыты Асклепия и Телесфора. «Но мозг на то и мозг…», – невесело пробормотала я.
______________________
Ссылки